Фадеев не ошибся. Просто запамятовалДобавлена: 14.06.2013 | Просмотров: 12191 Александр Фадеев. В 1926 году вскоре после выхода романа Александра Фадеева «Разгром», сразу получившего широкую известность, на имя писателя в Москву поступило гневное письмо из Приморья. Группа дальневосточников – участников Гражданской войны упрекала писателя-земляка в искажении событий. Дескать, опорочил славное имя партизана Тимофея Мечика, к тому же погибшего. «Как же ты, товарищ Фадеев, будучи сам партизаном, воевал в Приморье, посмел вывести доблестного нашего воина в образе этакого хлюпика и размазни?..» Фадеев на письмо не ответил, что породило многочисленные кривотолки. А уже потом, спустя много лет, на одной из читательских конференций заметил, что произошла досадная «накладка»: он знал другого Мечика, с которым был знаком, а партизана просто-напросто забыл. Этот ответ не удовлетворил, многие посчитали отговоркой, попыткой «отмазаться», но дальше выяснять отношения с именитым писателем, в то время главой советского литературного цеха, не стали. А между тем Александр Александрович нисколько не лукавил. Он действительно был знаком, причем довольно длительное время, с другим Мечиком, если еще точнее... то сразу с тремя Мечиками – братьями Донатом, Леопольдом и Михаилом. С последним, самым старшим, Саша Фадеев в 10-е годы XX века учился во Владивостокском коммерческом училище. Миша почему-то был предметом постоянных подначиваний со стороны однокашников, над ним подтрунивали, его разыгрывали, он же постоянно обижался. Вот и отложился этот «нескладной» образ в памяти писателя. С началом бурных революционных событий и последовавшей затем Гражданской войны их пути разошлись. Фадеев подался в партизаны, а Михаил и его братья остались во Владивостоке, где принимали посильное участие в строительстве новой советской жизни. Фадеев, конечно, знал о Тимофее Мечике, который, несмотря на молодость, слыл одним из деятельных организаторов партизанского движения в Сучанской долине, в 19 лет был уже заместителем легендарного командира партизан Н. К. Ильюхова. Есть сведения, что боевые тропы Фадеева и Тимофея пересекались… Партизан Мечик в Гражданскую погиб и был похоронен в приморском селе Казанка. Владивостокские же однофамильцы благополучно пережили катаклизмы Гражданской войны. Впоследствии Леопольд эмигрировал в Бельгию, Михаил переехал в Ленинград, где и умер во время блокады. Наибольшую известность из братьев приобрел Донат. В молодости под псевдонимом Весенний он публиковал стихи в местных периодических изданиях, в дальнейшем, перебравшись в европейскую часть России, станет известным театральным режиссером, драматургом, автором эстрадных миниатюр. В 1941 году в семье Доната родится сын – будущий знаменитый российский писатель Сергей Довлатов. Остается сказать, что «недосмотр» Фадеева впоследствии был исправлен. Известный дальневосточный литератор Павел Сычев написал документальную повесть «Земля, омытая кровью», в которой немало страниц посвятил Тимофею Мечику. Воздал ему должное и Николай Кириллович Ильюхов, выпустивший в соавторстве с Иваном Самусенко обстоятельные мемуары «Партизанское движение в Приморье». В 80-е годы в селе Казанка стоял памятник Мечику и его боевым товарищам, не знаю – сохранился ли... Автор: Коноплицкий В. Источник: Владивосток, №2798, 15.09.2010 Тэги: история, Коноплицкий В., Владивосток, гражданская война, люди Комментарии (27)№1 Дата: 17.02.2017 Добавил: Юрий Машков Владимир Иванович был кладезем всяких неожиданных версий. И любил их собирать. Ему бы надо было изложить всё то, что знал. А он умер и унёс всё с собой. Скончался он в июле 2016 года. Похоронили на Русском острове. Бесконечно жалко человека. А что касается Мечика, то сам Фадеев объяснял иначе. Якобы в годы его учёбы в Горной академии в Москве, он сталкивался с неким спекулянтом по фамилии Мечик. Весьма отвратительный тип. И он, выбирая фамилию при написании романа, вдруг вспомнил этого типа и поставил эту фамилию. А про Тимофея Мечика забыл. Забыл, что существовал такой реальный партизан. №2 Дата: 17.02.2017 Добавил: Без имени В свежей книге есть целая глава "Случай Мечика" (стр. 177 – 185). №3 Дата: 18.02.2017 Добавил: Юрий Машков Эту свежую книгу не читал и не видел. Но вот что касается опять-таки Мечика. У каждого героя в романе был прототип. И Мечика, фамилия которого подобралась случайно, Фадеев срисовал не с кого иного, как со своего товарища по училищу и партизанскому отряду Изи (Исая) Дольникова. Он даже лошади Мечика дал имя той лошади на которой ездил Дольников – Нивка. Для посторонних это осталось тайной, но вот остальные старые товарищи Фадеева сразу увидели с кого скопирован Мечик. Сам Дольников оскорбился и как-то при встрече в присутствии нескольких старых друзей спросил Фадеева, что, мол, ты и меня считаешь способным на тот поступок, который совершил Мечик в финале романа. И Фадеев ответил, что да, считаю. Такой вот был бескомпромиссный человек. А Дольников погиб в 1942 году на фронте, под Ленинградом. Я не знаю уж есть ли вот этот сюжет в новой книге Авченко. №4 Дата: 18.02.2017 Добавил: нет правды характеров Этот сюжет и все эти подобные сюжеты там представлены более чем вполне – и все эти Изи, и все эти ИзиДазИт, и все эти этимологии при наличии отсутствия пропитанных шпал и всех этих меченых метчиков в 3/8 дюйма. №5 Дата: 18.02.2017 Добавил: Правды характеров нету Чего точно нет в новой книге Авченко, так это такого вот сюжета. В деревне Фроловке начальник милиции просил задержать над ним казнь, равно как и над подчинёнными ему милиционерами, ссылаясь на то, что он человек новый, никому вреда не делал, но мольбам его не вняли. Учитель Мечик подскочил к нему с винтовкой и в упор выстрелил ему в голову. Пуля раздробила череп, уложив начальника на месте. Мгновенно по милиционерам была открыта беспорядочная стрельба. Один из милиционеров, раненный в живот, бросился бежать, но пули большевиков достигли и его. К милиционеру, лежавшему в стороне, корчившемуся в агонии, подбежали красноармейцы и стали рубить шашками голову. (НСБ РГИА ДВ, Шифр 63.3 (2Р55) П 15, Инв. № 1661, с. 5) О! Сюжет. А, сюжет, да?! №6 Дата: 19.02.2017 Добавил: Юрий Машков Стоит только написать какой-то комментарий (нормально написать) тут же вклинивается известная личность и к месту и ни к месту пишет. №7 Дата: 19.02.2017 Добавил: Юрий Машков Очевидно, надо просто оставить сайт на растерзание и накачивание всякой ахинеей .Пусть резвятся. №8 Дата: 19.02.2017 Добавил: А ты, как я посмотрю, лакировщик, а!? Конъюнктурщик ты! Хе-хе Любезный Юрий Машков, Вы, когда в другой раз "напишете какие-то комментарии (нормально напишете)", то, пожалуйста, укажите, откуда Вы всё это берёте, – чтобы "для посторонних это не осталось тайной". В противном случае, может так показаться, что Вы лично присутствовали при разговоре "такого вот бескомпромиссного человека" Фадеева с Исей Дольниковым. Хотя сама-то история с тем разговорчиком написана вовсе не Вами и опубликована в "Засовах ДВ", – в частности, в "Четвёртом Засове ДВ" на стр. 145 – >> (там же на стр. 146 и о том, что инструктор ЦК, научный сотрудник РАНИОНа, партийный журналист, московский ополченец Дольников погиб не в "1942-м под Ленинградом", а в 1941-м под Москвой.) Пожалуйста, напишите что-нибудь "нормально". Откройте, наконец, книгу Авченко на стр. 184 и там, верьте слову, сами увидите и про "меченый" и про "мечущийся/метущийся" и про "метчик". (про смерть Дольникова в книге тоже найдёте, если захотите, сюжет) И если Вы честный человек, то немедленно напишите мне об этом открытку. ----------- ЗТ, Глава двадцать шестая ... Один из провожающих, человек с розовым плюшевым носом и бархатными височками, произнёс пророчество, страшно всех напугавшее. – Я знаю такие поездки, – говорил он, – сам ездил. Ваше будущее мне известно. ... ... Лавуазьян разгневался и замахнулся на пророка пишущей машиной. – Вы нам завидуете! – сказал он. – Мы не будем петь. – Запоёте, голубчики. Это неизбежно. Уж мне всё известно. – Не будем петь. – Будете. И если вы честные люди, то немедленно напишите мне об этом открытку. ... ... На второй день сбылись слова плюшевого пророка. Когда поезд, гремя и ухая, переходил Волгу по Сызранскому мосту, литерные пассажиры неприятными городскими голосами затянули песню о волжском богатыре. При этом они старались не смотреть друг другу в глаза. ... Открытки человеку с плюшевым носом никто не послал, было совестно. ... №9 Дата: 19.02.2017 Добавил: Союз Советских публичных писателей В Союз писателей пришла разнарядка посадить 30 человек. Симонов: "А, может, 20?". Софронов: "А, может, 40?". Эренбурга спросили, какая разница между Софроновым, Симоновым и Фадеевым, тремя заправилами кампании по истреблению космополитов. Он ответил: "Допустим, поступает в Союз распоряжение: публично повесить 10 безродных космополитов. Симонов вынет трубку изо рта, посопит, потом скажет: "Ну, может, 5?". Софронов энергично откликнется: "А, может, 20?". Фадеев брезгливо поморщится: "Зачем же публично?". Запись 1950 года // Соколова Н.В. Эпоха в кривом зеркале. Из старых тетрадей (1926 – 1985). РГАЛИ. Ф. 3170. Сдат. оп. Ед. хр. 1 – 16. Мельниченко М.А. Советский анекдот. Указатель сюжетов. М., НЛО, 2014, сс. 706, 1088. №10 Дата: 19.02.2017 Добавил: Чего нет про Фадеева в книге Авченко Если формально в «Золотом теленке» здоровая советская действительность торжествовала над командором, то моральным победителем в романе оказывался скорее Остап Бендер. Именно это обстоятельство постоянно ставилось в упрек авторам «Золотого теленка»; оно же, по всей вероятности, и было главной причиной трудностей, возникших при издании романа. В 1931 г. «Золотой теленок» был напечатан в журнале «30 дней»; уже во время этой публикации начались разговоры об опасном сочувствии авторов Остапу Бендеру (о том же писал, как мы знаем, и Луначарский). По словам одного из современников, в те дни «Петров ходил мрачный и жаловался, что «великого комбинатора» не понимают, что они не намеревались его поэтизировать»[177]. В декабре 1931 г. вышел в свет № 12 «30 дней» с окончанием романа; наступила томительная пауза. Что происходило в 1932 г.? Об этом мы узнаем из до сих пор не опубликованного письма А. А. Фадеева. Не получая разрешения на печатание книги, Ильф и Петров обратились к А. А. Фадееву как одному из деятелей РАППа. Тот ответил, что сатира их, несмотря на остроумие, «все-таки поверхностна», что описанные ими явления «характерны главным образом для периода восстановительного»— «по всем этим причинам Главлит не идет на издание ее отдельной книгой»[178]. Спустя два года, на Первом съезде писателей, М. Кольцов напомнил (ссылаясь на присутствовавших свидетелей), что «на одном из последних заседаний покойной РАПП, чуть ли не за месяц до ее ликвидации, мне пришлось при весьма неодобрительных возгласах доказывать право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров, и персонально их…»[179]. РАПП был ликвидирован в апреле 1932 г., значит, в начале 1932 г. право на существование Ильфа и Петрова еще отрицалось. Действительно, в феврале 1932 г. группа сотрудников журнала «Крокодил», указывая, что «за последние годы, при обострении классовой борьбы, в среде мелкобуржуазных сатириков начался процесс разложения», заявляла, что Ильф и Петров «находятся в процессе блужданий и, не сумев найти правильной ориентировки, работают вхолостую»; соавторы противопоставлялись в этом отношении В. Катаеву и М. Зощенко, которые «добросовестно пытаются перестроиться»[180]. Ардов вспоминал (со ссылкой на Ильфа), что изданию «Золотого теленка» помог Горький, который, «узнав о затруднениях, обратился к тогдашнему наркому просвещения РСФСР А. С. Бубнову и выразил свое несогласие с гонителями романа. Бубнов, кажется, очень рассердился, но ослушаться не посмел, роман сразу был принят к изданию»[181]. Следовательно, и Бубнов был против; почему же он не посмел «ослушаться»? Важнейшую роль сыграла здесь, очевидно, ликвидация РАППа, отразившая очередную недолговременную «оттепель» (незадолго до этого в Художественном театре по личному распоряжению Сталина была возобновлена запрещенная в 1930 г. постановка «Дней Турбиных»). «Раздавить гадину» требовали во время зиновьевского процесса писатели, и среди них Артем Веселый, Н. Огнев, А. Свирский, К. Финн,[234] К. Федин, В. Вишневский, Б. Пастернак, Л. Сейфуллина, Ф. Панферов, Л. Леонов.[235] Вынесенный подсудимым смертный приговор поддержали Вишневский, Тренев, Леонов, Лахути, Луговской, Киршон, Шагинян, Инбер, Ясенский; с особыми статьями выступили А. Барто, В. Гусев и другие.[236] Не менее блестящая плеяда имен поддержала осуждение Пятакова, Радека и других в январе 1937 г. Резолюция президиума ССП была подписана, наряду с Фадеевым и Сурковым, также Вс. Ивановым, Новиковым-Прибоем, Пильняком, Треневым, Шагинян, Сельвинским, Мирским и другими. Тут же стихи В. Гусева: «Каждая пядь советской земли властно требует их расстрела!», статьи А. Н. Толстого «Сорванный план мировой войны», Н. Тихонова «Ослепленные злобой», К. Федина «Агенты международной контрреволюции», Ю. Олеши «Фашисты перед судом народа» (концовка: «Все враги… будут уничтожены!»), М. Шагинян «Чудовищные ублюдки», Вс. Вишневского «К стенке!», И. Бабеля «Ложь, предательство, смердяковщина», Л. Леонова «Терроризм», А. Платонова «Предел злодейства», С. Маршака, А. Новикова-Прибоя, В. Шкловского, Л. Славина и многих других[237]. Над многими из требовавших «раздавить гадину» уже занесен был меч, и вполне вероятно, что их усердие (как и старания остальных участников этого хора) подогревалось страхом за собственную жизнь. «Край непуганых идиотов». Самое время пугнуть (Там же. С. 239), — записал он. И в другом месте снова: В каждом журнале ругают Жарова. Раньше десять лет хвалили, теперь десять лет будут ругать. Ругать будут за то, за что раньше хвалили. Тяжело и нудно среди непуганых идиотов. [258] Александр Жаров, автор пионерского гимна «Взвейтесь кострами, синие ночи…», был действительно не в чести в те годы: для критиков он стал как бы классическим примером «мертвящего шаблона» в поэзии. Уже в начале 1936 г. в рецензии на новые сборники стихов А. Жарова и Джека Алтаузена Ю. Севрук писал: «Жаров и Алтаузен далеко отстали от уровня современной поэтической культуры. Жаров и Алтаузен утратили ту спаянность с пролетарским коллективом, которую они имели в первые годы своей литературной работы».[259] 6 марта в «Комсомольской правде» появилась редакционная статья (без подписи) «Разговор по душам», прямо направленная против Жарова, Алтаузена и других комсомольских поэтов, которые «так и не поднялись» выше своих ранних произведений: «…читатель значительно вырос, а поэты, о которых идет речь, отстали». В 1936 г. Жарова ругали в «Литературной газете» еще несколько раз (15 марта, 30 июня). В начале 1937 г., во время юбилейного «пушкинского» пленума, обиженные комсомольские поэты предприняли попытку контрнаступления. Они использовали то обстоятельство, что первым, кто начал их критиковать, противопоставляя поэтам большой поэтической культуры — Пастернаку, Сельвинскому и Тихонову, был Бухарин (в докладе на съезде писателей в 1934 г.),[260] а Бухарин после январского процесса Пятакова и Радека был уже обреченной фигурой. «Как это могло случиться, — вопрошал Джек Алтаузен, — что в течение долгого времени группа людей во главе с Бухариным и его подголосками подсовывали Пастернака советскому народу… дисквалифицируя и оглупляя таких поэтов, как Демьян Бедный, Безыменский… Жаров?..»[261] Но и этот аргумент не возымел действия. Всегда хорошо осведомленная партийная критикесса Е. Усиевич отвергла «подкинутую Бухариным» дилемму — «либо хорошие «аполитичные» стихи, либо «агитки» — либо Б. Пастернак, либо А. Жаров», и заявила: «Чтобы разбить и разоблачить остатки буржуазной вредительской теории, в свое время усиленно пропагандировавшейся «литвождями» из РАПП и снова подсунутой нам на Всесоюзном съезде Бухариным, следует не кидаться от псевдоаполитичного Пастернака к псевдоспециалистам по политической поэзии — А. Жарову и М. Голодному, а бороться за подлинную высокую поэзию, которая всегда будет и подлинно политической поэзией».[262] В этом же духе высказался и Фадеев, все более приближавшийся после смерти Горького к роли литературного вождя. Процитировав стихи Пушкина «Художнику», он заявил: «А что делать, к примеру, если Жаров… пишет все хуже и хуже. Трудно, входя в его мастерскую, сказать: «Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе»… Вот почему, когда я встречаюсь с Жаровым, мы в плане искусства мало что можем сказать друг другу…»[263] Ругали Жарова не только литературные вожди и критики; осуждали его и собратья-поэты — Сурков,[264] Безыменский,[265] А. Адалис.[266] Резко выступая на собрании писателей в Ленинграде против Б. Пастернака, Н. Заболоцкий пояснил в духе Фадеева и Усиевич, что критика Пастернака не означает солидарности «с Уткиным, Жаровым, Алтаузеном, которые нас мало удовлетворяют в смысле художественной ценности их произведений».[267] --- При жизни Ильфа ни он, ни его соавтор не помогли «злодеям в их деле» даже в той мере, в какой это сделали Бабель и Платонов. Они не поддержали своими подписями ни один из политических процессов тех лет — ни в 1929–1930 гг., ни в 1936–1937 гг. Они не обличали ни кулаков, ни вредителей, не участвовали, вопреки позднейшим легендам, в травле нонконформистской интеллигенции. Как и все их собратья, они шли подчас на «внутреннюю редактуру» своих предназначенных для печати работ, но отнюдь не принадлежали к той, весьма влиятельной группе, которая подчинила «социальному заказу» свое основное творчество. Но Ильф умер «на пороге», а не в самый разгар «великого террора». Уже после смерти Ильфа были репрессированы А. Зорич, читавший писателям выговор за «Золотого теленка», В. Просин, бросивший в Ильфа последний «кирпич», Владимир Нарбут, поэт и директор ЗИФа, где печатались оба романа, критики И. Макарьев, А. Селивановский, Д. Мирский, писатели Б. Пильняк, Н. Заболоцкий, В. Киршон, Б. Ясенский, М. Кольцов, И. Бабель, друг и лучший иллюстратор Ильфа и Петрова К. Ротов, жена Э. Багрицкого — Л. Багрицкая. Арестованы были почти все дипломаты, с которыми соавторы имели дело во время путешествия, немецкие коммунисты, с которыми Ильф встречался в Остафьеве; арестованы миллионы других — не писателей, не художников, не дипломатов, а обыкновенных граждан. Пережить все эти исчезновения и связанные с ними страхи и ожидания пришлось уже одному Петрову — без Ильфа. И Петров не выдержал. Переломным моментом его биографии можно считать 1938 год, когда был устроен третий и самый страшный из «больших процессов» — процесс Бухарина, Рыкова, Ягоды и других. На этот процесс опять откликались писатели, и среди них не только А. Толстой, А. Фадеев, П. Павленко, Л. Леонов, Л. Соболев и т. п., но и Всеволод Иванов, Юрий Тынянов, Евгений Шварц, Перец Маркиш, Давид Бергельсон, иностранцы И.-Р. Бехер, X. Лакснесси другие. А Евгений Петров? Он удостоился особой чести: получил возможность присутствовать на самом процессе. Он видел, как подсудимый Крестинский, дипломат и предшественник Сталина на посту генерального секретаря партии, отрекся на процессе от прежних показаний, а на вопрос Вышинского, почему же он оговаривал себя на следствии, ответил: «Вы знаете, почему я сознавался»; он слышал, как на новом судебном заседании Крестинский отказался от первого заявления и вновь признал свою вину. Для Евгения Петрова процесс Бухарина имел особое значение — ведь главный подсудимый был именно тем человеком, чье благосклонное внимание к «Двенадцати стульям» заставило критиков прервать длительное молчание о книге и заметить ее существование. «Я видел лица, покрытые смертельной бледностью, слышал слова, жалкие слова, которые, кстати сказать, даже в этот последний момент иногда вызывали у публики иронический смех…» — писал Е. Петров в «Литературной газете», и таковы были, вероятно, его действительные впечатления. Но далее: «Какое счастье, что этот тяжелый кошмар, наконец, кончился, что талантливейшему, честнейшему товарищу Ежову, которому, работая днем и ночью, задыхаясь в испарениях яда, приготовленного бухариными и ягодами, удалось схватить за горло скользкую гадину, сжать это подлое горло, швырнуть гадину на скамью подсудимых!»[291] отселе №11 Дата: 19.02.2017 Добавил: Чего нет про Фадеева в книге Авченко. Часть 2 Нельзя сказать, чтобы это было тайной для советских цензоров. Сходные оценки авторитетные идеологи давали романам гораздо раньше. Последний раз – в 1948 году, когда издательство «Советский писатель» выпустило их семидесятипятитысячным тиражом в серии «Избранные произведения советской литературы: 1917–1947». Специальным постановлением Секретариата Союза советских писателей от 15 ноября 1948 года публикация была признана «грубой политической ошибкой», а выпущенная книга – «клеветой на советское общество». 17 ноября «Генеральный секретарь Союза советских писателей А.А. Фадеев» направил в «Секретариат ЦК ВКП(б), товарищу И.В. Сталину, товарищу Г.М. Маленкову» это постановление, где описывались причины выхода «вредной книги» и меры, принятые Секретариатом ССП. Писательское руководство проявило бдительность не по собственной воле – вынудили. Сотрудники Отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), как отмечалось в том же постановлении, «указали на ошибочность издания». Иначе говоря, – официально известили Секретариат ССП, что находящееся в его непосредственном подчинении издательство «Советский писатель» допустило непростительный промах, в связи с чем теперь нужно искать виновных, давать объяснения и т.п. Характеристика, что дал романам Секретариат ССП, была по сути приговором: «идеологической диверсией» такого масштаба далее надлежало бы заниматься следователям Министерства государственной безопасности, после чего виновные перешли бы в ведение ГУЛАГа. Однако в силу понятных обстоятельств вопрос об ответственности авторов дилогии не ставился: туберкулез легких свел Ильфа в могилу еще весной 1937 года, а Петров, будучи военным корреспондентом, погиб летом 1942-го. Секретариат ССП мог обвинять только сам себя, потому как именно он принял решение опубликовать романы в престижной серии, после чего книга и прошла все издательские инстанции. Признать это и взять на себя всю вину – шаг самоубийственный. Тем не менее выход нашелся. В качестве причин публикации были названы «недопустимая беспечность и безответственность» Секретариата ССП. Выразились они в том, что «ни в процессе прохождения книги, ни после ее выхода в свет никто из членов Секретариата и из ответственных редакторов издательства „Советский писатель“ не прочел ее», полностью доверяя непосредственному «редактору книги». Потому Секретариат ССП и объявил выговор главному виновнику – «редактору книги», а также его начальнику – «редактору отдела советской литературы издательства А.К. Тарасенкову, допустившему выход в свет книги Ильфа и Петрова без ее предварительного прочтения». Кроме того – поручил особо надежному критику «написать в “Литературной газете” статью, вскрывающую клеветнический характер книги Ильфа и Петрова». Разумеется, в Отделе агитации и пропаганды (Агитпропе, как его тогда называли) с этим постановлением тоже ознакомились, хотя и не так быстро, как в Секретариате ЦК ВКП(б). Почти месяц спустя – 14 декабря 1948 года – Агитпроп в свою очередь направил секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову докладную записку, где, не подвергая сомнению версию секретариата ССП, настаивал, что «меры, принятые Союзом писателей», недостаточны. В книге, утверждали агитпроповские специалисты, «приводятся ругательства врагов советского строя по адресу великих учителей рабочего класса», она изобилует «пошлыми, антисоветского характера остротами», мало того, «общественная жизнь страны в романах описывается в нарочито комическом тоне, окарикатуривается» и т.д., при этом Секретариат ССП оставил без внимания вопрос об ответственности и директора издательства, и своей собственной. Все перипетии «разоблачения» Ильфа и Петрова в ту пору огласки не получили: цитируемые выше документы осели в архиве под грифом «секретно» [См.: «Пошлые романы Ильфа и Петрова не издавать»//Источник. 1997. № 5. С. 89–94.]. Писательское руководство ответственности избежало, директора же издательства действительно заменили, как того и требовал Агитпроп. Обещание поместить в «Литературной газете» статью, «вскрывающую клеветнический характер» дилогии, секретариат ССП не выполнил. Но 9 февраля 1949 года там была опубликована редакционная статья «Серьезные ошибки издательства “Советский писатель”». О «клевете и пасквилях» Ильфа и Петрова речь уже не шла, выпуск дилогии признавался одной из многих ошибок, далеко не самой главной, даже извинительной. «За годы сталинских пятилеток, – сообщала редакция, – серьезно возмужали многие наши писатели, в том числе Ильф и Петров. Никогда бы не позволили они издать сегодня без коренной переработки два своих ранних произведения». Примерно в том же духе рассуждали авторы других статей в тогдашней периодике, чем все и кончилось. История эта выглядит вполне заурядной. По крайней мере – на первый взгляд. Обвинения в крамоле предъявлялись тогда многим литераторам, ученым (в том числе и умершим), а также сотрудникам издательств и редакций периодических изданий. Страна пребывала в непрерывной истерии, подхлестываемой широкомасштабными пропагандистскими кампаниями. Разоблачали генетиков, кибернетиков, «безродных космополитов», вели борьбу с «низкопоклонством перед Западом». Но, с другой точки зрения, есть в истории с поздним разоблачением романов и нечто небывалое: абсурдность оправданий секретариата ССП, настойчивость Агитпропа и неожиданно бескровный результат. Последнее особенно редко: вряд ли даже более полувека спустя нужно объяснять, почему в 1948 году отделаться всего лишь выговором (или даже снятием с должности) за «идеологическую диверсию» – как в лотерею автомобиль выиграть. Вот эти особенности и позволяют с большой долей вероятности предположить, что критическая атака в конце 1940-х годов обусловлена не столько спецификой романов Ильфа и Петрова, сколько сварой двух группировок в тогдашнем идеологическом руководстве – Секретариата ССП и Агитпропа. На фоне глобальных «разоблачительских» кампаний Агитпроп затеял свою локальную интригу: смещение с должности недостаточно услужливого директора издательства «Совет–ский писатель». Поводом, надо полагать, и стала престижная серия, куда вошла книга Ильфа и Петрова. Серия была, можно сказать, парадной, туда, согласно замыслу, отбиралось только самое лучшее, доказывающее, что советская литература «достигла мирового уровня». Сам факт издания в такой серии означал для любого писателя официальное признание заслуг, статус классика советской литературы, не говоря уже о значительных гонорарах. Понятно, что интриги плелись на всех уровнях. Свои креатуры были и у Агитпропа, и у секретариата ССП, кто-то мотивировал выбор той или иной книги соображениями престижа и качества серии в целом, кто-то – «идейной выдержанностью» и политической целесообразностью. В общем, интересы сторон не всегда совпадали. По сути же никаких идеологических и политических расхождений не было и быть не могло: это был спор чиновников о сферах влияния и границах очень относительной самостоятельности. А директор издательства подчинялся непосредственно секретариату ССП, Агитпроп руководить издательством не мог. Устранить директора сразу – власти не хватало: по тогдашним правилам кандидатуру директора такого издательства выдвигал секретариат ССП и утверждал ЦК ВКП(б). Замену следовало начинать с «перетряски» излишне самостоятельного секретариата ССП и давления на Фадеева, который не раз бывал на приеме у Сталина. Дилогия Ильфа и Петрова тут – не более, чем одна из карт в игре. Но ход был рассчитан точно: от обвинения в «идеологической диверсии» не отмахнешься. Постановление, принятое Секретариатом ССП, кажется путаным и вообще нелепым, словно готовили его впопыхах, лишь бы поскорее отвести агитпроповские обвинения, доложить, что инцидент исчерпан, писательское руководство разобралось во всем, виновных наказало и вскоре само себя публично высечет в периодике. На самом же деле это постановление – очень хорошо продуманный ход. Да, наказания смехотворны, да, предложенные объяснения абсурдны: никем не прочитанная книга не попадает в издательский план, соответственно и «редактор книги» занимается ее подготовкой к серийному изданию лишь после утверждения плана, получив приказ своего начальника. Все так. А чем еще можно было оправдаться, что предложить? Справку о количестве переизданий и подписи цензоров? Но об этом в ЦК знали. Ни статистика, ни ссылки на здравый смысл в подобных случаях никогда не выручали: с кого спросили, тому и отвечать положено. Вот почему многоопытный Фадеев направил отчет прямо Сталину, минуя Агитпроп Если Агитпроп действовал в рамках сталинского плана, значит, терять нечего, писательское руководство и лично Фадеев проглядели начало очередной кампании, тут любые объяснения бесполезны, все уже предрешено, виновных будут искать (и найдут) именно в Секретариате ССП. Но если «разоблачение» Ильфа и Петрова – ни с кем не согласованная инициатива Агитпропа, тогда не исключено, что Секретариат ЦК ВКП(б) предпочтет начинать «перетряску» писательского руководства по своему усмотрению, а не по агитпроповскому, и, остановившись на достигнутом, усмирит инициаторов. Агитпроп на фадеевский ход ответил новым доносом, однако в итоге было принято компромиссное решение. Позже, в годы «оттепели», связанной с приходом к власти Н.С. Хрущева, обо всей этой истории вспоминать было не принято. Наоборот, как уже отмечалось выше, «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» были опять востребованы хрущевской пропагандой – именно в качестве «лучших образцов советской сатиры». Тем не менее «канонизация» Ильфа и Петрова в качестве классиков потребовала от тогдашних либералов немалых усилий: романы явно не соответствовали советским идеологическим установкам даже такой сравнительно либеральной эпохи, какой была вторая половина 1950-х годов. Следы полемики можно обнаружить, например, в предисловии, которое написал К.М. Симонов к переизданию дилогии в 1956 году. Буквально во втором абзаце он счел нужным особо оговорить, что «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» созданы «людьми, глубоко верившими в победу светлого и разумного мира социализма над уродливым и дряхлым миром капитализма». --- Для Ильфа и Петрова нападки на сатиру и сатириков были чреваты весьма серьезными последствиями, но соавторы не принимали до поры участия в споре. У них нашлись заступники. 17 июня 1929 года – в разгар дискуссии о сатире – «Литературная газета» опубликовала статью А.К. Тарасенкова «Книга, о которой не пишут». По мнению большинства советских исследователей, благодаря именно этой статье и было прервано «осторожное молчание» критиков. Однако советские исследователи не задавались вопросом, почему на активность критиков так повлияла статья Тарасенкова, почему она появилась именно в «Литературной газете», а не в другом издании. Случайным совпадением это, конечно, не было. Редакция «Литературной газеты», выводя «Двенадцать стульев» за рамки дискуссии о сатире, давала Ильфу и Петрову своего рода справку о благонадежности, для чего была затеяна довольно сложная интрига. --- Напомним, кстати, что в 1948 году Секретариат ССП объявил выговор сотруднику издательства «Советский писатель» А.К. Тарасенкову, «допустившему выход в свет книги Ильфа и Петрова без ее предварительного прочтения». Да, тому самому, чья рецензия на «Двенадцать стульев» цитировалась выше. Маловероятно, чтобы о ней не знал бывший рапповец Фадеев. Просто в 1929 году развивалась одна интрига, а в 1948 – другая. Правила игры не менялись, обсуждаемая книга была для Фадеева картой в игре, так же как для Тарасенкова, Блюма и прочих игроков. --- Вот почему «разоблачение» романов – и в 1948 году, и раньше – не только результат интриг, но и закономерность. Тем не менее романы были опять востребованы во второй половине 1950-х годов. И опять по причинам политическим. Именно тогда целенаправленно создавался миф о 1920-х и начале 1930-х годов как «ленинской эпохе», именуемой (с легкой руки К.Г. Паустовского) «временем больших ожиданий», эпохе расцвета, насильственно прерванного по злой сталинской воле. Надлежало убедить население, что массовые репрессии – результат «культа личности Сталина», отклонение от правильного пути, а ранее все шло хорошо и правильно, была замечательная литература, была сатира и т. д. Романы Ильфа и Петрова, книги ряда других писателей, в том числе и репрессированных, стали символами даже не самой эпохи, «времени больших ожиданий», а свободы слова в ту эпоху. Доказательством правильности пути, на который страна – по уверениям идеологов – уже возвращалась. отсель №12 Дата: 26.02.2017 Добавил: учёт и восполнение пробелов В конце перезагрузного введения к книге о Фадееве дальневосточный писатель Василий Авченко полагает, что должны появиться новые публикации, в которых будут учтены и восполнены пробелы. В книге (её официальная презентация ещё впереди) автор приводит свои размышления среди прочего о револьвере, о даче в Переделкино, о писательских союзах/ассоциациях и о прочих писательских аллюзиях. Сойдут ли для учёта и восполнения пробелов не совсем новые публикации – 1932 и 1983 гг.? Ильф И.А., Петров Е.П. На зелёной садовой скамейке // Литературная газета, 29 октября 1932 года. На бульваре сидели бывшие попутчики, союзники и враги*, а ныне писатели, стоящие на советской платформе. Курили, болтали, рассматривали прохожих, по секрету друг от друга записывали метафоры. - Сельвинский теперь друг ламутского народа.** - А я что, враг? Честное слово, обидно. Затирают. - Тогда напишите письмо в "Литгазету", что вы тоже друг. Так сказать, кунак ламутского народа. - И напишу. - Бросьте. Флобер не придал бы этому никакого значения. - Товарищи, есть вещь, которая меня злит. Это литературная обойма. - Что, что? - Ну, знаете, как револьверная обойма. Входит семь патронов – и больше ни одного не впихнёте. Так и в критических обзорах. Есть несколько фамилий, всегда они стоят в скобках и всегда вместе. Ленинградская обойма – это Тихонов, Слонимский, Федин, Либединский. Московская – Леонов, Шагинян, Панфёров, Фадеев. - Комплектное оборудование критического цеха. - Толстой, Бабель, Пришвин никогда не входят в обойму. И вообще вся остальная советская литература обозначается значком "и др.". - Плохая штука "и др." Об этих "и др." никогда не пишут. - До чего же хочется в обойму! Вы себе и представить не можете! - Стыдитесь. Стендаль не придал бы этому никакого значения. ... - Фамилию! - Автора рецензии зовут Шарло Шандор. - Надо сообщить в МОРП.*** - Да не в МОРП, а в МУР надо сообщить. Это уже невежество со взломом. ... - Что это за шутки? Что это за интеллигентский нигилизм? - Бросьте. Фукидид не обратил бы на это никакого внимания. - Дид Фукидид, он же запорожец за Дунаем. - Шпильгаген не сказал бы такой глупости. - Ну, не знаете вы Шпильгагена. * бывшие попутчики, союзники и враги – Термины, изобретённые идеологами РАПП для зачисления писателя в тот или иной ранг, прежде всего – политический. Такое разделение на "чистых" (пролетарские писатели, как они себя титуловали), "получистых" (союзники и попутчики) и "нечистых" (враги) принесло немало бед советской литературе. Нередко, в зависимости от конъюнктуры и оценки рапповской критикой очередной книги писателя, его переводили из одной "ранговой обоймы" в другую. ** Сельвинский теперь друг ламутского народа – Ламутами называли тогда эвенов. Шутка связана с только что напечатанной им "Ламутской сказкой", записанной, как указал Сельвинский, со слов ламута Адуканова. *** МОРП – Международное Объединение Революционных Писателей (1925 – 1935). (примечания Долинского М.З.) ------------------- Лурье Я.С. В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове. (первое издание 1983 года под псевдонимом "Курдюмов Авель Адамович") В «Мастере и Маргарите» изображена главным образом одна категория бюрократии — бюрократы, ведающие искусством: в МАССОЛИТе легко угадывается РАПП (а может быть, и другая аналогичная писательская организация, в том числе и созданный после 1932 г. единый Союз советских писателей). Тема сращения искусства и бюрократии, появления писателей канцеляристов и бюрократов была столь же близка Ильфу и Петрову, как и Булгакову. Деятели литературы, подобные Ухудшанскому или «писателю в детской курточке», вдохновляющемуся мыслью, что «раз бумага существует, то должен же на ней кто-то писать», фигурируют не только в «Золотом теленке». ... Заслуживает внимания и еще одно обстоятельство: Булгакова, как и Ильфа и Петрова, интересовала не только бюрократия всех видов сама по себе, но и ее социальная функция, те блага, которые достаются этому общественному слою. К теме этой мы еще обратимся, а пока отметим, что литераторы из «Мастера и Маргариты» недаром так льнут к своему МАССОЛИТу: с ним неразрывно связаны «Дом Грибоедова» с его роскошным рестораном (за которым стоит реальный Дом Герцена) и дачи в Перелыгине (Переделкине), заселяющемся в те годы. №13 Дата: 18.03.2017 Добавил: Дольневосточный Изи Или Председателю Владивостокской Партизанской Комиссии от Дольниковой Берты Исаковны 56 л. и Ильи Яковлевича 66 л. Заявление. Настоящим просим выдать нам удостоверение, как родителям быв. партизана (с 1918 по 21 г.). Сын работает в Москве, откуда он выслал нам справку, но таковая была нами утеряна. Прилагаемые подписи тов.тов. Продайводы и Соболя удостоверяют, что сын – Исак Ильич Дольников действительно быв. Красный Партизан. =Б. Дольникова/мать/= =И. Дольников/отец/= Удостоверяю, что Дольников Исаак действительно партизан 1919 года и я вместе с ним прибыл во Владивосток 1920/I на Шкотовском Броневике. Если нужно подробнее, могу написать отдельную справку. =Продайвода= Партизанской комиссии выдать справку. 11/V – 33 г. """"""""""""""" Во Владивостокскую Партизанскую Комиссию от Дольниковых Б.И. и И.Я. Заявление. Прилагая при сём заверенную телеграфом справку-телеграмму, просим выдать нам удостоверение в том, что мы действительно родители б. кр. партизана (дальневосточника). Т.т. Продайвода и Слинкин также могут это подтвердить. =Б. Дольникова= =И. Дольников= 19. VI 33 г. Телеграмма. 16/6 * КРАМАТОРСКОЙ * ВЛАДИВОСТОК ТРЕТЬЯ КОММУНАЛЬНАЯ ГОСТИНИЦА ДОЛЬНИКОВОЙ БЕРТЕ ИСАКОВНЕ * ПОДТВЕРЖДАЮ ЧТО ДОЛЬНИКОВ ИЛЬЯ И ДОЛЬНЕВОСТОЧНАЯ БЕРТА РОДИТЕЛИ ПАРТИЗАНА * НОМЕР БИЛЕТА ВЫДАННОГО МОСКОВСКИМ СОВЕТОМ 1387 ДРОБЬ 18237 * ИСАК ДОЛЬНИКОВ * ПОДПИСЬ ТЕЛЕГРАФОМ ЗАСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНА [- Это вы будете товарищ Ильфук? – Это я. – Вам телеграмма. // из предпоследней записной книжки Ильфа, 1936] Взять справку от Продайводы. Постановление комиссии. Протокол № 30 от 29/VI – 33 г. """""""""""""""" Р.С.Ф.С.Р. ВЛАДИВОСТОКСКИЙ ГОРОДСКОЙ СОВЕТ Рабочих, Крестьянских, Казачьих и Красноармейских Депутатов. ПРЕЗИДИУМ Влад.Гор.Ком. № 42. г. Владивосток. Удостоверение № 42/42. Выдано настоящее семье бывшего красного партизана товарища Дольникова Исаака Ильича в том, что при проверке Комиссией партизан от 29/VI 1933 г., протокол № 30, она признана семьёй бывшего кр. партизана и имеет право на получение всех льгот и преимуществ, предоставляемых семьям быв. красногвардейцев и кр. партизан Правительством, что подписями и приложением печати Горсовета удостоверяется. Председатель Комиссии партизан =В.Сержант= Отв. Секретарь =Меркушин= =9/VII – 33. Получено. Дольникова= №14 Дата: 22.08.2017 Добавил: Без имени Тимофей Мечик // Советское Приморье. Выпуск 23. Литературно-художественный альманах. Орган Приморского краевого отделения Союза Писателей СССР. – Владивосток, Приморское книжное издательство, 1957. №16 Дата: 25.10.2017 Добавил: Без имени Вся моя сознательная жизнь прошла в рядах партии. Я, действительно, только первые шестнадцать лет был беспартийным. Всё лучшее, что я сделал, – на всё это вдохновила меня наша партия. И я горжусь тем, что состою в нашей великой Коммунистической партии, и считаю это огромной честью для себя... Я могу обещать вам, что до конца дней своей жизни я буду верен её знамени!.. Фадеев А.А. ...Повесть нашей юности. Из писем и воспоминаний. М., "Детская литература", 1968, с. 3. №17 Дата: 24.12.2019 Добавил: член группы содействия Истпарту 26 апреля 1950 года Фадеев писал Колесниковой: ’’В большевистском подполье Владивостока мы были самыми молодыми, наc так и звали: «соколята».’’. Про это ’’наc так и звали: «соколята»’’ не ленится упомянуть каждый фадеевед (от слова «фадееведение») и/или фадеевист (от слова «фадеевистика» — из вступительной главы книги Авченко В.О. Фадеев. В главе «Коммуна соколят» Авченко сообщает — В коммерческом училище у Фадеева появились друзья не менее близкие. Их компанию прозвали «соколятами» — по спортклубу общества «Сокол» на Корабельной набережной*, куда ходили Фадеев и его однокашники. Хотя Головнина считает, что ребят именовали соколятами по причине их «революционности, пылкости и стремительности». *В этом здании в 1914 году Василий Ощепков, сын сахалинской каторжанки, воспитанник русского миссионера Николая Японского (Касаткина) и основателя дзюдо Дзигоро Кано, открыл первую в России секцию дзюдо. Позже Ощепков, его ученик Анатолий Харлампиев и Виктор Спиридонов стали отцами системы рукопашного боя «самбо». Ощепков работал в советской разведке, в 1937 году был арестован как японский шпион и умер в тюрьме, реабилитирован в 1957-м. Ныне в здании по Корабельной набережной, 21, располагается Спортивный центр морской и физической подготовки ЦСКА. Фадееведам (и/или фадеевистам?) нелишне знать следующее. Гимнастическое Общество «Сокол». Правление гимнастической Секции «Сокол» доводит до сведения соколкам женских групп, что занятия по сокольской гимнастике начинаются с Пятницы 14-го сего февраля в 5 часов вечера в здании Владивостокского Общества Спорта. Желающих заниматься просим записаться до начала первого урока в здании Общества Спорта. В Субботу 22 февраля в здании Владивостокского Общества Спорта Общество «Феникс» устраивает бал, на котором будут выступать сокола-гимнасты Владивостокского гимнастического Общества «Сокол». («Голос Приморья», № 409, 14.02.1919, с. 5) Правление гимнастического общества «Сокол» доводит до сведения желающих заниматься сокольской гимнастикой и вообще физическим развитием [...] («Далёкая окраина», № 3752, 14.02.1919, с. 5) Сокола-гимнасты владивостокской секции «Сокол» начали тренировку к своему гимнастическому празднику, который предстоит устроить на Пасху. («Далёкая окраина», № 3754, 18.02.1919, с. 5) Гимнастическая секция «Сокол». Правление «Сокол» доводит до сведения владивостокской публики, что 25 мая с.г. состоится сокольский гимнастический праздник на теннисных площадках Общества Спорта. Начало праздника ровно в 2 часа дня, а вечером грандиозный бал. Играет 3 оркестра музыки. («Дальневосточное обозрение», № 55, 10.05.1919, с. 5) Гимнастическая секция «Сокол». Запись в члены «Сокол» принимается у инструктора по гимнастике Лузгина в дни и часы занятий. («Дальневосточное обозрение», № 58, 14.05.1919, с. 5) В Воскресенье 25 мая в 2 часа дня на теннисных площадках Общества «Спорт» сосстоится сокольский гимнастический праздник, вследствие чего сквер Невельского будет закрыт для частной публики с 12 до 4 ч. дня. («Дальневосточное обозрение», № 58, 14.05.1919, с. 5) Технический комитет гимнастической секции «Сокол» Владивостокского Общества Спорта доводит до сведения всех граждан города Владивостока, что в первых числах сентября с.г. будет устроен Обществом грандиозный гимнастический сокольский праздник на теннисных площадках Общества Спорта, в котором примут участие все сокола и соколки Общества, а также особые детские группы девочек и мальчиков с Русского острова, которые приготовили очень много интересных номеров в области гимнастики. («Дальневосточное обозрение», № 147, 07.09.1919, с. 5) СОКОЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК. Красноярск. С большим успехом прошёл сокольский праздник, устроенный 3 чехословакской дивизией, местным обществом «Сокол» 23 и 24 августа, сбор средств пойдёт на постройку Сокольни. Торжество открылось лёгкими атлетическими состязаниями и сокольскими упражнениями, в городском театре состоялся сокольский вечер, [...]; из лучших номеров остальной программы было выступление 560 чешских соколов с вольными упражнениями. Присутствовало много публики, представители чешского, французского, английского, американского и русского командования, была выпущена однодневная газета, посвящённая Сокольству. Гимнастическое общество «Сокол». Общество «Сокол» намерено 14-го сего сентября устроить гимнастический праздник на теннисных площадках Общества Спорта. Весь сбор поступит на цели физического воспитания молодёжи. («Дальневосточное обозрение», № 149, 10.09.1919, с. 3) №18 Дата: 24.12.2019 Добавил: изи даз ит Исаак Дольников погиб в 1941 году на Ленинградском фронте.* В 1941-м Дольников вступил в ополчение и погиб под Москвой. ** *с. 32 (Глава «Коммуна соколят»). **с. 184 (Глава «Случай Мечика»). №19 Дата: 16.11.2020 Добавил: Без имени Великая Н. Воин, писатель и человек // Красное Знамя, № 306 (12941), 28 декабря 1960 г., с. 3 №20 Дата: 16.11.2020 Добавил: Без имени Беляев Б. Первое печатное произведение А.А. Фадеева; У писателей Приморья // Красное Знамя, № 218 (11933), 14 сентября 1957 г., с. 4 №21 Дата: 16.11.2020 Добавил: Без имени Колбин А. Забытая страничка биографии А.А. Фадеева // Красное Знамя, № 138 (12773), 11 июня 1960 г., с. 3 №22 Дата: 16.11.2020 Добавил: Без имени Самусенко И.П. Партизан Саша Булыга (сс. 441-444); Повилихин В.В. Мои встречи с А. Фадеевым (сс. 445-448) // А. Фадеев. Письма дальневосточникам. А. Фадеев в воспоминаниях. Организация материала, составление сборника и примечания Кучерявенко В.Т. – Владивосток, Приморское книжное издательство, 1960. – читать №23 Дата: 30.12.2020 Добавил: Хроника минувших событий 14.10.1955. Впервые с 1948 года сдаётся в набор ДС/ЗТ с предисловием Симонова. 20.01.1956. Подписывается к печати ДС/ЗТ с предисловием Симонова. 25.02.1956. Закрывается 20-й съезд ума, чести и совести нашей эпохи. 04.03.1956. Ахматова говорит Чуковской: «Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили». 13.05.1956. Фадеев стреляется из револьвера. Июнь, 1956. В № 6 «Нового мира» печатается статья Симонова «Памяти А.А. Фадеева». Кто повинен в безвременной кончине Фадеева? Ответ, как выражаются эстетствующие писатели, лежит на поверхности: во всём виноват Симонов, это его проделки. №24 Дата: 26.01.2021 Добавил: Осмыслить и переосмыслить Витковский Е.В. «Михаил Адамович. Подвиг разведчика». [...] Он быстро в Париже возвёл цитадель, используя общий упадок, и стал в цитадели работать бордель, и был в том борделе порядок. Да только поди соблюди политес с проклятой советской элитой, – сказали ему, что в Париже исчез писатель один знаменитый. В Париже везде Михаил побывал, притоны и рынки просеяв, и вот он вошёл к негритянкам в подвал – сидел там нетрезвый Фадеев. И Миша сказал роковое: «К ноге!» И вот, без единого стона, под плач негритянок певец удэге был прочь увезён из притона. [...] ------- Авченко В.О. «Фадеев». Переосмысление жизни и текстов Фадеева. Осмысленные окрестности. Осмыслить эпоху, доставшуюся Фадееву. Осмыслить пространство и время. У книг Фадеева появились новые смыслы. В фадеевских текстах открываются новые смыслы. Фадееву требуется переосмысление. №25 Дата: 22.02.2021 Добавил: Коллекционные вина в тетрапаках по 2 л К 65-летию выстрела в Переделкино Эпиграф № 1. Нет, он не был алкоголиком в обычном смысле этого слова, он не получал удовольствия от вина. (Озеров В.М. Александр Фадеев. Творческий путь. Изд. 4-е, испр. и доп. М., «Совпис», 1976, с. 445) Эпиграф № 2. А потом кончил пить, потому что устал, Начал об пол крушить благородный хрусталь, Лил на стены вино … (Высоцкий В.С.) Эпиграф № 3. Ты меня угощаешь вином, Ты хочешь, чтоб я охмелел, А потом выкрасть мой партбилет ... (Лаэртский А.) Эпиграф № 4. Я под вином, мне башню закружило ... Я после третьей стал смелее, ну же … (из модной песенки дуэта моднячих айзеров) Эпиграф № 5. Вино. Разг. О любом алкогольном напитке — водке, самогоне и т.п. (из словаря) Фукс Г.Е. Двое в барабане. Повесть // Звезда, 2003, № 9, сс. 11 — 85. Если под болезнью Симонов подразумевал алкоголизм, то Фадеев не скрывал, что пил тридцать лет, со времен партизанской юности. Но, по утверждению Ильи Эренбурга, употреблял спиртного не больше, чем Шолохов или Твардовский. Недоверчивый Сталин, сторонившийся собственных детей и внуков, искренне симпатизировал Фадееву. Любовался и гордился им. По возрасту Сталин годился Фадееву в отцы. Директиву о применении пыток Сталин дал лично. Объяснение вождя Фадеева убедило: “Фашизм поднял голову в Европе. Гестаповцы истязают коммунистов. Поэтому миндальничать с врагами народа — преступно. Пусть повертятся, как кефаль на сковородке”. Тогда, в конце тридцатых, Фадеев однозначно верил в революционную справедливость. Повторяя за Сталиным: “Если человека посадили, значит что-то было”. Высказывания вождя проясняли облачный горизонт истории. Это были для Фадеева пророчества ясновидца: “Что значит построить социализм? Это значит преодолеть своими силами свою собственную советскую буржуазию”. Когда Фадееву говорили о пытках, он отвечал убежденно: “Зато у нас нет частной собственности на средства производства”. Какой могла быть жалость, когда вырезают пятиконечные звезды на спине молодого бойца-дальневосточника Бонивура, сжигают в паровозной топке главкома Лазо. Правда, Сталин так до конца и не сумел разобраться, как военспец такого ранга, единственный за гражданскую войну, угодил в руки японцев. Но это была не тема романа. Хотя Сталин знал, откуда появилось имя Мечик, ему нравилось пусть случайное, но точное попадание в цель. Мечик напоминал слово “меченый”, то есть человек с особой отметиной, которого легко распознать среди других и в себе. По весне 1956 года “с милого севера в сторону южную” потянулись уцелевшие узники ГУЛага. На огонек к Фадееву заглянул Николай Ильюхов — его комбриг в гражданку, командир партизанских отрядов в Сучане — предшественник Сергея Лазо. Остался он плечист, крепок. Статью и лицом вылитый Валерий Чкалов. По виду его никак не верилось, что за его плечами восемнадцать лет каторги в Заполярье. Только челюсти из нержавейки выдавали неладное. …Теперь он принимал Колю Ильюхова, почти ровесника, по существу пришельца с другой планеты — планеты несбывшейся юношеской мечты, но от этого еще более близкого и единственного. Пили много, по-партизански, сбрасывая тару под стол. Фадеев вертел Николая, как Тарас Бульба Остапа, допытываясь с пристрастием: “Ну, как же ты выдюжил, как отбился, как прошел через муки?” … то Фадеев и Ильюхов вместе с этим горевали о несбывшихся надеждах и сгинувших друзьях. Поглаживая Ильюхова по густой когда-то шевелюре, допытывался, заглядывая в глаза: “Возможно ли совместить человечность, учитывая благо отдельной личности, с необходимостью самых жестоких мер во имя миллионов?” Убеждал Ильюхова, обнимая все еще сильными руками: “Не считай мои слова позерством, театральщиной, но я был бы счастлив поменяться с тобой судьбою. Даже если б сгинул”. Ильюхов, не решаясь нежничать, брал Фадеева за руку, успокаивал: “Саша, все худшее позади. Твои книги читают миллионы. Тебя знает страна. Ты всем нужен, тебя любят близкие и друзья…” Фадеев отвечал спокойно: “Ну и любите. Кто вам мешает…” Навалившись на стол, сказал с отчаянием, поразившим Ильюхова: “Коля, Коля, друг сердечный, плохо мне, невыносимо плохо. У меня такое чувство, что всю жизнь благоговел перед прекрасной девушкой, а в руках оказалась старая блядь…” Помолчав недолго, добавил: “Представлялось, что стояли на карауле по всей форме с сознанием долга, а оказалось, что выстаивали перед нужником!..” ------------------------------------------------- Ильюхов Н.К. Воин, писатель. (Записки партизанского командира) // А. Фадеев. Письма дальневосточникам. А. Фадеев в воспоминаниях. Организация материала, составление сборника и примечания Кучерявенко В.Т. Владивосток, Приморское книжное издательство, 1960, сс. 404 — 406. Последняя моя встреча с писателем состоялась 11 мая 1956 года, за два дня до его трагической смерти. В своих письмах он давно настаивал на нашем свидании, которого я ожидал с большим волнением. И вот, наконец, я в Переделкино, где в этот день писатель находился у себя на даче. Я не успел выкурить и половины папиросы, как услышал знакомый голос Саши. В объятиях друг друга, видимо, мы оставались долго. Успокоившись, Саша увлёк меня в дом. Я пробыл у него, вероятно, около пяти часов, а в своей беседе мы, кажется, не исчерпали и сотой доли того, о чём нужно было переговорить, о чём хотелось вспомнить и что нас многие годы объединяло. За обедом Фадеев старался быть весёлым и рассказывал всякие истории из нашего с ним прошлого. Пить с нами Саша наотрез отказался, сославшись на то, что он давно уже не пользуется этим сомнительным удовольствием. Фадеев долго упрашивал меня остаться у него на ночёвку и не смущаться сборами жены. Расстались мы не без грусти. ----------------------- Ключевые слова: Вино; Комбриг; В Сучане; 18 лет каторги в Заполярье; Челюсти из нержавейки; Пили много, по-партизански; Наотрез отказался; Летела тара под стол 11 мая 1956 года. Вино по-партизански за два дня до выстрела в Переделкино. Резюме: 18 лет — это вам не 12 лет, это вам — сюжет. Маститые писатели. Писатели-маститчики. «Челюсти из нержавейки» — новый сюжет для дальневосточного маститого писателя Авченко В.О., стойкого любителя Лазо и Че Гевары, которых он называет «незаурядными пассионариями». «Незаурядный пассионарий» звучит слабее, чем «Челюсти из нержавейки», — не так «плотно», как выражаются продвинутые рецензенты. Из алкогольных напитков Фадеев пил только вино. 11 мая 1956 года на даче в Переделкино Фадеев с Ильюховым дегустировали коллекционные вина по-партизански. Очередная книга Авченко В.О. в соавторстве с Туровником Г.С., страниц на 900 — «Николай Ильюхов (ЖЗЛ)». №26 Дата: 28.02.2021 Добавил: Игорь Фрумкин А я так скажу об этом Авченко. Имею свое мнение. Книги Авченко мне нравятся. Читаю и перечитываю. Будучи многолетним подписчиком «Нашего современника», мне не составило труда, чтоб разобраться, как была устроена писательская кухня при работе над «Фадеевым». О женщинах Фадеева и детях от них Авченко все содрал из комментариев к дневникам Гладкова. И в Москве у Авченко есть подхваты. Подробности про Фадеева в дневниках Гладкова Авченко в свою книгу не включил, поскольку они не соответствовали его творческой задаче. То же самое с воспоминаниями Нилина. Теперь. Возьмется ли он за «Ильюхова»? Интересный вопрос. Считаю, что это ему по силам. Масштаб личности велик, бесспорно: через такое пройти, выстоять и остаться Человеком… Требуется ли Авченко соавтор? Скорее да, чем нет. Разноплановость и полистилистика сыграют только на плюс. Думаю, книге — быть. Необходимость в ней назрела однозначно, безусловно назрела. А кто этого не видит, пусть полюбуются, как вон распоясалась закулиса в наши дни. Мало им было одной пятой колонны, теперь еще шестую сделали. И для молодежи такая книга нужна.Это в первую очередь. №27 Дата: 25.04.2021 Добавил: Задача Года Александра Фадеева в Приморском крае Задача Года Александра Фадеева в Приморском крае - обобщить имеющиеся и ввести в литературный и исторический оборот новые фадеевские материалы, важные для современных исследователей. (Год Александра Фадеева // Аргументы недели. Приморье. № 9, 11.03.2021. сс. 10, 15) Об отчиме Фадеева — Глебе Владиславовиче Свитыче — есть в книге Авченко в главе «Там, где тигры крали телят». В РГИА ДВ есть «Дело о службе фельдшера Свитыча Г.В.» о 38-и листах — в некотором роде информационный кладезь для маститых историков и маститых писателей, пописывающих в газетах «Конкурент» и «Новая во В-ке». Точной даты рождения Свитыча Г.В. в Деле нет. Есть «Возрастъ: 22 летъ» в Паспортной книжке от 20.01.1907; «Умеръ 28 Апреля» в Телеграмме от 19.06.1917. В документах Дела можно видеть некоторые перемещения Свитыча Г.В. по Рос. Империи и Приморью. Маститые историки и маститые писатели непременно ухватятся за модную ныне эпид.тему и неминуемо разовьют её в газетных статьях, поскольку в апреле 1913 года «Свитыч — эпидемический фельдшер («по скарлатине») … как окончатся заболевания в Улахинской долине … , а Фадеева А.В. — разъездная фельдшерица-акушерка, зав. Чугуевским пунктом». В сентябре 1914 года Свитыч собирает бумаги к прошению об усыновлении. [маститые писатели в таких случаях сразу лепят многоточие после последнего слова в предложении — так, по их мнению, всё становится гораздо мастичней-эстетичней: «мастичней-эстетичней...» ] Номер Фонда РГИА ДВ — 19. - А дать номер Описи, а дать номер Дела? - Ну, не знаю, моя дорогая. Это ж надо идти на Алеутскую 10А в сложной эпид.обстановке [плюс многоточие сразу же после последнего слова в предложении: «в сложной эпид.обстановке...»] Ладно, номер Описи — 3, знай себе листай. «Знай себе листай...» |
| © 2013-2024 PrimKrai.Ru |
|